О монополии Т. Д. Лысенко в биологии - Страница 58

Вследствие этого в одном и том же районе иногда районируются не один, а несколько сортов одной и той же культуры. Например, в Харьковской области районированы три сорта озимой пшеницы. В Одесской и прилегающих к ней областях также районированы по два—три сорта, выведенных Всесоюзным селекционно-генетическим институтом. Наличие нескольких районированных сортов в одном и том же районе значительно осложняет семеноводческую работу. Мне кажется, что не следовало бы иметь более двух сортов в одном районе. Два сорта в известной мере могут дополнить один другой: один может быть более скороспелым, другой более позднеспелым, один более зимостойким, другой менее устойчив против холодов и т.д. Если же оба сорта по своим качествам примерно одинаковы, то нет никакого смысла в районировании этих двух сортов». Эта цитата заслуживает самого пристального внимания.

Во-первых, оказывается, что районирование решается не по строго объективным показателям, а голосованием на совещаниях, причем может оказаться, что выведенные сорта могут занять незаслуженно высокое место, очевидно, к большому ущербу для сельского хозяйства; непонятно, как такое явное злоупотребление может быть сделано «невольно».

Во-вторых, из этого, им описанного обычая Юрьев делает неожиданный вывод, что не следует районировать несколько сортов в одном районе (район не в смысле административном, а более широком, обычно, в смысле области), а самое большее два (иначе говоря, допускается и один). Наделе, если бы среди нескольких хороших сортов под нажимом высоких лиц прошел один неудачный, то он вскоре был бы выявлен, и принесенный вред оказался бы сравнительно небольшим. Если в области районирован один сорт, то его не с чем сравнивать, и если он неудачен, то много лет может пройти, пока, наконец, догадаются заменить этот сорт другим. А выведший этот сорт селекционер за время господства этого сорта в области получит незаслуженно премию, так как премия дается за площадь, а не за повышенный урожай. А если сторонники Лысенко, как например, Дмитриев, травили людей, протестовавших против шаблонного применения травопольной системы (см. доклад Н. С. Хрущева от 23 февраля с.г. (1954 г. — Ред.), хотя эта система давала во многих местах явное снижение урожая, то тем более у них были основания внедрять всеми возможными средствами свои сорта, за которые они получали хорошую премию.

В-третьих, никак нельзя согласиться с академиком Юрьевым в том, что на район (правильнее на область) не следует иметь более двух сортов. Каждая область отнюдь не однообразна по рельефу, почве, времени распашки (целина, залежь, мягкая земля), поэтому для полного использования всех этих различий двумя сортами ограничиться невозможно. Часто бывает, что самый урожайный сорт является позднеспелым (как, например, Китченер на Алтае, сужу по выступлениям на совещании работников сельского хозяйства в 1953 г.), и для возможности вполне успешной уборки необходимо сознательно вводить менее урожайный, но более раннеспелый сорт, чтобы не создавать чрезмерной перегрузки в уборке урожая.

Наконец, в-четвертых, совершенно непонятно, почему Юрьев считает необходимым из двух примерно одинаковых сортов оставить только один. Такое осуждение одинакового по качеству сорта, естественно, является несправедливым устранением селекционера, выведшего одинаковый по качеству сорт, создает почву для злоупотреблений (или, как выражается Юрьев, «невольных выдвижений») и устраняет наиболее удобный метод контроля. Если же районировать в данной области все сорта с высоким урожаем или другими хозяйственно ценными признаками (раннеспелость, зимостойкость и т.д.) и предоставить каждому хозяйству свободный выбор между районированными сортами (см. Якушкин, «Сельское хозяйство», 11 августа 1954 года), то тогда мы будем иметь действительно мощное оружие контроля, так как при таком массовом испытании займут максимальные площади действительно лучшие сорта и будут устранены ошибки и злоупотребления. Конечно, семеноводческая работа в этом случае будет сложнее, чем при наличии одного сорта без выбора, но ведь семеноводство для хозяйства, а не хозяйство для семеноводства.

Мы видим, таким образом, что обвинения менделизма в прямом вреде иногда касаются незначительных ошибок, иногда просто неверны, а в иных случаях превращаются в обвинения обвинителей, как в случае свободного межсортового опыления. Перейдем поэтому к обвинениям в бесплодности и бесполезности.

§ 24. Практическое значение менделизма

Б. «Бесплодность» менделизма.

Это, пожалуй, центральное возражение против менделизма. Ему посвящено и выступление Лысенко (стенографический отчет, с. 23— 26), и выступление философа академика М. Б. Митина (там же, с. 322). Митин говорит: «К каким отвратительным уродствам приводит это на-правление, здесь проиллюстрировал в своем докладе Т. Д. Лысенко, приведя в качестве примера исследования Дубинина относительно влияния Великой Отечественной войны на хромосомный аппарат плодовых мушек. Дубинин достоин того, чтобы стать нарицательным именем для характеристики отрыва науки от жизни, для характеристики антинаучных теоретических исследований, лженаучности менделевско-моргановской формальной генетики, которая толкает на подобного рода «исследования».

Негодование против Н. П. Дубинина было бы уместно в устах, скажем, Т. Д. Лысенко, вся деятельность которого имеет строгую целеустремленность в смысле работы по поднятию урожайности (что эта целеустремленность имела вовсе не тот эффект, который ожидали, это другой вопрос), но не в устах философа, деятельность которого решительно никакого отношения к поднятию урожайности ни в теории, ни в практике не имела, не имеет и иметь не может. А если принять, что философия и вообще теория имеет право на существование, то и работы Н. П. Дубинина надо рассматривать с той точки зрения, помогают ли они разрабатывать теоретические вопросы эволюции. И здесь Н. П. Дубинину (вместе с Ромашевым) принадлежит заслуга выдвижения так называемых генетико-автоматических процессов, т.е. такой эволюции, которая идет без всякого контроля естественного отбора. Несомненно, эта солидно обоснованная гипотеза (вместе с аналогичной гипотезой «дрейфа» В. Райта) дает много для объяснения частного, но весьма интересного процесса образования большого количества видов при пространственной изоляции. Работа по изменению хромосомного аппарата дрозофил под влиянием суровых условий Отечественной войны вносит также свой штрих в детальное изучение так называемой микроэволюции. Это направление может подвергаться осуждению только в том случае, если оно занимает непомерно много внимания генетиков и отвлекает их от непосредственно производственных вопросов, которые оказываются нерешенными. Не главная масса наших генетиков работала с растениями и животными, имеющими хозяйственное значение, и число «чистых» генетиков, подобных Н. П. Дубинину, было невелико. Изучение же общих генетических законов, конечно, проводить удобнее (и несравненно дешевле) на мелких, быстро размножающихся дрозофилах, чем, положим, на свиньях и коровах. Тогда возражают, что нельзя переносить законы, найденные на дрозофиле, на свинью или корову или тем более на человека. Возражение справедливо, если понимать такое перенесение без проверки опытом, и несправедливо, если оно обозначает запрещение искать общебиологические законы, приложимые ко всем организмам. Клеточная теория, справедливо считаемая Энгельсом одним из крупнейших достижений XIX века, приложима ведь и к растениям и животным, и в этом заключается ее величие, указывающее на наличие общебиологических закономерностей. Теория эволюции касается тоже всех организмов. И, в частности, теория ограниченной полом наследственности, в выработке которой и помогла дрозофила, прекрасно освещаёт загадочные случаи наследственности некоторых ненормальностей и болезней у человека, как дальтонизм и гемофилия (от деда к внуку через здоровую мать). Все дело в том, что найденные закономерности не распространять догматически, а постоянно контролировать опытными данными. По отношению же к неожиданным фактам, не укладывающимся в уже найденные законы, следует избегать обеих крайностей: отрицать факты как противоречащие установленным