О монополии Т. Д. Лысенко в биологии - Страница 118

118

А какая разница? Не употребляется слово «гормон», а вместо него говорят о «пище». Но слово «пища» у Лысенко потеряло всякую определенность (свет — тоже «пища») и при этом смазывается огромное различие между пищей собственно, где вполне и непосредственно приложимо положение «причина равна следствию», и теми видами «пищи» (ферменты, витамины, гормоны), где это положение на первый взгляд не соблюдается; ничтожные количества этой специфической «пищи» производят действия, совершенно не сравнимые по своему значению с малыми количествами принимаемого вещества, подобно тому, как малая искра может произвести огромный взрыв пороха. Как в случае взрывчатых веществ принимается огромный запас потенциальной энергии, только освобождаемый искрой (а отнюдь не являющийся следствием превращения энергии искры), так и в биологии приходится говорить о скрытых потенциях, только освобождаемых различного рода стимуляторами: витамины, гормоны, организаторы, гены. Живучесть гормональной теории и за рубежом и у нас объясняется, конечно, не реакционным влиянием, а просто тем, что большинство биологов понимает то, что было понятно раньше ученикам старших классов средней школы, а сейчас непонятно даже президенту Академии, носящей имя великого Ленина.

Приходится с сожалением констатировать, что наш выдающийся покойный ученый, академик Н. Г. Холодный, свою прекрасную работу в защиту фитогормонов в значительной мере испортил выпадами, приличными только для Лысенко и лысенковцев. Тут и такие выражения, как «отжившая, закореневшая в предрассудках и заблуждениях наука, вроде формальной генетики» (с. 413), и объяснение «соответствием господствующему идеалистическому мировоззрению» господства на Западе таких течений, как вейсманизм в генетике, гипотеза органообразующих субстанций в физиологии, антидарвинизм в учении об эволюции и т.д. (с. 408). Видимо, атмосфера идейной и этической коррупции, созданная Лысенко, в особенности после 1948 года, была такова, что от вредного ее влияния не уцелели многие настоящие крупные ученые. Что же, «орлам случается и ниже кур спускаться», а аргументацию философских кур разберем в соответствующей главе, посвященной специально философии.

Кстати, идея о корнеобразующих веществах Максимовым связывается уже не с идеализмом, а с механизмом (с. 403), и потому подлежит тоже, по его мнению, решительному отвержению. В XIX веке разница между механизмом (материализмом в биологии) и идеализмом (одно из выражений — витализм) была совершенно четкой. Сейчас наши руководящие философы разъяснили, что и то и другое — идеализм (чем фактически решительно всю биологию до нарождения наших руководящих философов отдали на откуп идеализму); постараемся разобрать и это выдающееся философское достижение в своем месте.

Чем же в действительности объясняется такое отрицательное отношение к фитогормонам? Просто приказом Лысенко.

Н. Г. Холодный (см. с. 155) указывает, что еще летом 1938 года на сессии Академии наук УССР по докладу Холодного Лысенко заявил: «Лавры генетиков не дают спать физиологам: генетики выдумали гены, а физиологи — гормоны растений», что вызвало возражения президента Академии Богомольца и докладчика. Если, как это ясно из приведенной цитаты Холодного, его возражения сводились к. тому, чтобы отмежеваться от формальной генетики, то придется признать, что Лысенко более последователен: понятие гена не менее обосновано, чем понятие фитогормона, и надо их или оба сразу отвергнуть, или признать за ними одинаковое законное право. Холодный сделал уступку потому, что он сам в области генетики (как и Н. А. Максимов) не работал, но за хорошо ему известную область он держался крепко. Ну а стопроцентные лысенковцы, как П. А. Власюк, полностью «перестроились» (см. в той же статье Холодного с. 407).

После торжества Лысенко в 1948 году развивавшееся учение о гормонах было почти полностью свернуто как в научно-исследовательских институтах, так и в вузах. Остался только пункт: критика теории Вента — Холодного. Даже когда в практике хозяйства гормоны пробили себе дорогу, защита их в печати не допускалась, и сама Статья Холодного появилась в печати после его смерти (сам Холодный был снят с работы и жил пенсионером) почти через два года после ее представления в Ботанический журнал и значительно позже после первых попыток ее опубликования.

Что касается теории Кренке, то в изложении ее Гребинский более объективен и не замалчивает положительного значения предложенного Кренке способа отбора листьев шелковицы (с. 189), но, критикуя Кренке, главный упор сосредоточивает на обвинении его в вейсманизме-морганизме (с. 191, 198), в следовании «мифическому» закону гомологических рядов Н. И. Вавилова (с. 193). Конечно, закон гомологических рядов можно критиковать как недостаточное приближение к истинным систематическим закономерностям, но ничего мифического в нем нет, и на основе его Вавилов осуществил ряд оправдавшихся прогнозов; наконец, указывая, что Кренке рассматривает онтогенез как автономный процесс, считает, что объединение обеих теорий (стадийного развития и теории Кренке) невозможно и попытки к такому объединению нецелесообразны (с. 195). Правда, Гребинский на той же странице указывает, что дальнейшее изучение стадийного развития многолетних растений прольет свет на описанные Кренке факты, которые займут свое место в общей картине стадийного развития растений. Но это и есть объединение двух направлений, и если на основе более разработанной теории стадийного развития растений это удастся сделать, то никто из учеников и почитателей Кренке ничего возразить не сможет. Но пока-то ведь этого не сделано, и то, что это можно будет сделать на основе теории стадийного развития, есть просто обещание. Поэтому будем признавать теорию Кренке как нечто, имеющее право на самостоятельное существование. Сейчас же некоторые возражения против Кренке, выдвинутые Гребинским, в одинаковой степени справедливы и против некоторых воззрений Лысенко. Например Гребинский возражает Кренке, считая, что воззрения последнего приводят к принятию непрерывного старения и падения жизнеспособности (с. 192). Гребинский считает, что практика садоводства подтверждает взгляды Мичурина, что. растительные организмы проходят стадии юности, возмужалости и старости и что возмужалый организм наиболее жизнеспособен. По этому поводу позволительно будет спросить Гребинского: как совмещает Гребинский (являющийся полным последователем Лысенко) свои слова о том, что жизнеспособность возмужалых организмов выше таковой юных, со словами Лысенко, цитированными выше, что жизнь есть реализующаяся жизнеспособность? Очевидно, учение Лысенко непонятно даже его последователям, так как его положение, что жизненность есть интенсивность жизненного процесса, кладет резкое различие между жизнеспособностью и жизненностью, и организм может быть менее жизнеспособным (более старым) и одновременно более жизненным. Циклическое омоложение растений по Кренке и сопровождается интенсификацией жизненного процесса, т.е. увеличением жизненности по Лысенко. Не будучи ни учеником, ни адептом Лысенко, я все-таки должен признать, что по данному пункту никакого принципиального противоположения между обеими теориями нет.

118