О монополии Т. Д. Лысенко в биологии - Страница 36

Серьезным ограничением хромосомной теории является также и то, что современная генетика полностью отвергла старое вейсмановское представление о наследственно-неравном делении при развитии организмов. А само собой разумеется, что только тогда теория наследственности сможет считаться достаточно полной, когда она даст, хотя бы в первом приближении, теорию не только наследственной традиции, но и проблемы осуществления. До этого мы еще очень далеки.

Приводя эти серьезные возражения против хромосомной теории (а их можно было бы значительно увеличить), я не упомянул того возражения, которое, по мнению многих лысенковцев, является решающим доводом против хромосомной теории.

Именно необходимым для хромосомной теории считается сохранение индивидуальности хромосом и в интеркинезе (в промежутке между двумя кариокинезами). Атак как в интеркинезе ядро бесструктурно, то этим самым, по мнению многих (например, П. В. Макарова и других), хромосомная теория опровергается (П. В. Макаров., 1948—1950). Статьи П. В. Макарова производят странное впечатление. Он указывает (1949, с. 13), что однородность ядра доказывается предложенной им методикой — фиксацией четырехокисью осмия. Судя по старым сочинениям П. В. Макарова (конечно, не по тем, которые на-. писаны после 1948 г.) он — вполне образованный цитолог. Как же он мог не знать, что метод фиксации осмиевой кислотой был известен еще в XIX веке и что ряд авторов использовал противоречие структур покоящегося ядра как доказательство того, что наблюдаемая обычно структура — несомненно, искаженная картина и что структура ядра гомогенна или слегка зерниста (см., например, Гурвич, 1913). Другие доводы, приводимые Макаровым: высасывание ядра микропипеткой, прижизненное окрашивание, наступление кариокинеза после амитоза тоже не новы. Наиболее оригинальным, насколько я могу судить, у П. В. Макарова является утверждение, что хромосомы отнюдь не являются наиболее сложными белковыми соединениями. По Макарову (1949, с.32), хромосомы состоят только из протаминов и нуклеиновых кислот, причем протамины по свойствам приближаются к полипептидам, а нуклеиновые кислоты отличаются большим постоянством состава в ядрах всех живых организмов, начиная от простейших до высших форм. Наконец, он утверждает, что хромосомы при обработке горячей водой растворяются.

Однако, несмотря на такие, казалось бы, убийственные возражения против роли хромосом в наследственности, П. В. Макаров, признавая роль хромосом в обмене веществ, допускает роль хромосом в определении пола и в изменении признаков при полиплоидии.

Что гомогенность ядра в интеркинезе представляет трудность для хромосомной теории наследственности, этого, конечно, отрицать невозможно, и это не новость. Современные цитологи, придерживающиеся этой теории (например, Дарлингтон С. Д., 1944), считают, что в покоющемся ядре сохраняются только длинные тончайшие протеиновые волокна, к которым при митозе присоединяется тимонуклеиновая кислота. Допустим, что даже это неверно. Но во всяком случае совокупность фактов, говорящих в пользу индивидуальности хромосом, настолько велика, что игнорировать это невозможно. Вспомним великого Ньютона: когда ему говорили, что принцип всемирного тяготения нелеп, так как он принимает действие тела там, где его нет, Ньютон отвечал: «Действительно нелепо считать, что тело может действовать там, где его нет, но все происходит так, как будто всемирное тяготение имеет место». И только теперь, в XX веке, после работ Эйнштейна сделан крупный шаг в понимании плодотворнейшего, но противоречивого принципа всемирного тяготения. Противоречивость теории не является основанием для ее браковки. Всякая продуктивная теория имеет право на существование, но противоречивость должна быть стимулом к тому, чтобы не успокаиваться на достигнутом, а искать пути для преодоления противоречия. Большинство современных генетиков впадают в ошибку абсолютизации хромосомной теории, основываясь на ее продуктивности. Лысенко с его сторонниками, напротив, из-за противоречивости склонны отбросить ее в целом, не замечая, кстати, собственных противоречий. И такое противоречие заключается, например, в том, что Макаров считает простоту химического строения хромосом как довод против принятия их роли в наследственности. Но тут как будто Макаров вступает в противоречие с самим Лысенко, который в заключительном слове на сессии ВАСХНИЛ 1948 года пишет (стенограмма, с. 515):

«Итак, опыты по вегетативной гибридизации безупречно доказывают, что любая частица живого вещества, даже пластические вещества, даже соки, которыми обмениваются привой и подвой, обладают наследственными качествами. Умаляет ли изложенное роль хромосом? Нисколько. Передается ли при половом процессе через хромосомы наследственность? Конечно, как же иначе!»

Здесь и Лысенко, и Макаров, как, впрочем, и большинство противников Лысенко, не понимают отчетливо разницы между специфическими факторами формообразования и разрешающими факторами (аналогии — потенциальная энергия пороха и спичка, вызывающая взрыв). Нож оператора, удаляющий половые железы, часто вызывает признаки противоположного пола. Можно ли на основании этого сказать, что нож является носителем признаков, появление которых он вызывает? Но именно так рассуждает Лысенко.

Но, может быть, тогда правы Макаров и другие, считающие, что хромосомы и части их, так называемые «локусы», не являются специфическими факторами наследственности? Вполне возможно, и лично я почти тридцать лет тому назад (1925) пришел к выводу, что «злоупотреблением понятия причинности является утверждение, что изменение в хромосомах есть причина мутационных изменений». Сейчас, конечно, некоторые из утверждений моей старой работы для меня самого устарели, но я по-прежнему считаю, что хромосомная теория наследственности отнюдь проблемы наследственности не разрешает, а совместно с менделизмом разрешает (и притом блестяще разрешает) лишь некоторые стороны проблемы наследственности. Колоссальное разнообразие форм при гибридизации, ставившее в тупик ученых до Менделя, сейчас оказалось подчиненным строгой математической теории. Для всех, кто ищет быстрое решение проблем, это является разочарованием, но вспомним, как смотрят на науку подлинно великие ученые. Ньютон говорил, что ученый, как бы он велик ни был, подобен человеку, бродящему по берегу океана и подбирающему ракушки, выбрасываемые морем. К.. Э. фон Бэр более ста лет тому назад произнес свои пророческие слова (пророческие потому, что в то время многие мыслители, и в их числе и Кант, полагали возможным «окончательное» построение наук):«Наука вечна в своем стремлении, неисчерпаема в своем источнике, неизмерима в своем объеме и недостижима в своей цели».