О монополии Т. Д. Лысенко в биологии - Страница 127

127

Сейчас, правда, ученые не ищут седалища жизни в смысле особого органа (подобно Декарту, считавшему таким органом гипофиз), но совершенно несомненно, что в любом, достаточно сложном организме имеются органы более важные для жизни и менее важные. Кроме того, если нельзя говорить об органах жизни, то с большим основанием можно говорить о веществе жизни, и таким веществом подавляющее большинство ученых вместе с Энгельсом считает белок, и притом не всякий белок, а более сложный, содержащий фосфор. Среди белков имеется то, что можно назвать мертвыми белками, не способными к ассимиляции. Клетчатку, крахмальные зерна, жировые капли живым веществом считать нельзя. Поэтому с полной несомненностью можно сказать, что в любом организме, кроме собственно живого вещества, имеется материал для живого вещества, усвоенный в большей или меньшей степени, и отмирающее живое вещество. Если же считать, что все, что составляет живой организм, — живое, то мы придем к совершенно нелепому выводу, что живым веществом является и только что поглощенный кусок пищи, и экскременты, находящиеся в нашем кишечнике».

Что же касается того, что опыты вегетативной гибридизации якобы безупречно доказывают, что даже соки обладают наследственными качествами, то эта фраза Лысенко действительно безупречно доказывает крайнюю примитивность его мышления, а вместе с тем также безупречно доказывает примитивность мышления (или подхалимство) поддерживающих его философов. К вегетативным гибридам я вернусь несколько позже, а сейчас повторю то, что уже было раз сказано. Пересадка семенников петуха кастрированному селезню вызывает вновь появление некоторых признаков селезня, исчезнувших при кастрации. Значит ли это, что в семеннике петуха содержатся факторы,

(страницы 286-287 пропущены)

зования не только в обществе, но и в природе. Это просто неверно. Что изменения с веками в обществе происходят — это всякому ясно, независимо от классовых симпатий ученого: всякому хорошо известно, что блестящие античные цивилизации исчезли и возникли новые — у других, прежде варварских народов. Но вот почему они исчезли? Есть такое объяснение, что эти изменения связаны с изменением природы человека, и что различия в судьбах разных народов объясняются расовыми различиями, возникшими постепенно у разных рас, происшедших от общего корня. Это — марксистское объяснение? Как будто, нет: мы знаем, что именно Маркс указывал, что если изменения человеческой природы за исторический период существуют, то они ничтожно малы, и огромные социальные перемены мы должны рассматривать целиком с точки зрения общественных отношений, признавая в первом приближении полную неизменяемость природы человека за исторический, очень короткий, с геологической точки зрения, период. Мы знаем также, что защитники наследственной олигархии также принимают, что от долгого наследственного исполнения функции господства человеческая природа изменяется, и аристократы древнего происхождения физически отличаются от простого народа (недаром такие обозначения, как «голубая кровь», «белая кость» и пр.). Как видно, теорию развития под влиянием условий можно превосходно приспособить к любой классовой идеологии. Подробнее мы к этому вернемся в пятой главе.

Оставим вненаучные аргументы. Лысенко, на основе того факта, что глаз развивается не из глаза, лист не из листа, считает, что этому общему закону (всякий орган и органоид развивается от отличного) должна подчиняться вся биология. Мы же знаем и другие бесспорные факты: человек — только от человека (хотя в отдаленном прошлом он и произошел от обезьяноподобного предка), пшеница только от пшеницы (критику этого положения, даваемого Лысенко, разберем в следующем параграфе) и т.д. Положение «все живое из живого» (в противовес средневековому: «разложение одного вызывает порождение другого»), «всякая клетка от клетки», «всякое ядро от ядра» — крупнейшее завоевание биологической науки, и попытка отрицать это современных «прогрессистов», Лепешинской и Бошьяна, окончилась довольно плачевно. Поэтому вопрос о преемственности хромосом или даже частей хромосом — генов (для простоты будем считать гены частями хромосомы, хотя это — сильное упрощение) надо решать не на основании априорных соображений, а на основании фактов. Такими фактами против преемственности хромосом являются, как было указано в параграфе 18, невозможность, как правило, обнаружения хромосом в интеркинезе. Поэтому Макаров в курсе цитологии и полагает, что закономерное возникновение хромосом принципиально не отличается от закономерного возникновения таких сложных структур, как поперечно-полосатые мышечные волокна. Иначе говоря: если мы принуждены принять образование в онтогенезе, почему его нельзя допустить в новообразовании хромосомного аппарата? Конечно, потому, что при изменении в строении, скажем, мышечных волокон мы не наблюдаем соответствия между такими изменениями у родителей и детей, а при самых разнообразных уклонениях в строении хромосомного аппарата (триплодия, полиплоидия, инверсии, делеции) эти изменения сохраняются (несмотря на кажущееся полное разрушение хромосом в интеркинезе) у потомков, и эти изменения могут быть поставлены в полное соответствие с изменениями числовых отношений при наследовании признаков, связанных с претерпевшими изменения частями хромосомного аппарата. Материал подобного рода собран огромный.

Что касается ссылки на К. А. Тимирязева, то его критику надо понимать прежде всего так, что проблема наследственной традиции, конечно, не исчерпывает всю проблему наследственности, и Тимирязева, как физиолога, особенно интересовала проблема осуществления, но и он нисколько не сомневался в справедливости вирховского положения «всякая клетка от клетки» и чрезвычайно высоко ценил Растера (воображаю, как бы он обрушился на Бошьяна и Лепешинскую!). Из этого разбора мы можем заключить, что свои утверждения о равноправии всех частей живого тела в наследственности Лысенко обосновывает самыми примитивными, не выдерживающими никакой критики рассуждениями, давая превосходный пример «словоблудия» (чтобы избежать обвинения плагиате, могут ответить, что этот термин в свое время был совершенно справедливо применен философом Митиным по отношению к лысенковцу Презенту).

127